Разные телеразности

Имя режиссера Ленинградского телевидения Дины Луковой хорошо известно телезрителям не только нашего города, но и всей страны, особенно если они старше тридцати лет и любили и любят телевизионные спектакли и литературные передачи. Много лет Дина Лукова была одним из их авторов. Мы предлагаем читателям записки режиссера.

ПРЕДСТАВИТЬСЯ, ЧТО ЛИ?

"С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ ископаемо-хвостатых"
- сказал однажды поэт. Легко могу переадресовать поэтово определение себе и организму, в чреве которого я "варилась" около 30 лет - телевидению. С расстояния времени телевидение 60-70-х годов действительно мне кажется чудовищем, но чудовищем-подростком, непредсказуемым как все подростки, у которых то лапы разбегутся, обгоняя общий рост, то голова непропорционально увеличится, то лает, то скулит, и все на бегу, все скачет, скачет...
Мы были частью его, и моя тележизнь представляется теперь как нескончаемые скачки с препятствиями. Мы брали эти препятствия в зависимости от степени срастания с чудовищем. Кто не мог - уходил. Кто неугоден - "уходили". Сколько талантливых и бездарных, хороших и плохих людей вытолкало оно прочь! Что же держало лично меня так долго? Сама не знаю. Каждый раз, преодолевая очередное препятствие, будь-то творческое, техническое или даже идеологическое, я все больше и больше привязывалась к этому несусветному подростку. То, что казалось когда-то драматичным, облегченное временем, теперь кажется обыкновенным курьезом, эдаким черным юмором. А поле для этого было богатое... Даже мой приход на ТВ был связан с курьезом.
В 1959 году волею моей семейной судьбы я оказалась в Ленинграде. Несмотря на "красный" диплом /правда, не ленинградский/, на хвалебные рецензии о первых театральных спектаклях /правда, не ленинградских/, меня не взяли ни в один театр, а работать очень хотелось, и моя благостная пачка "пергаментов" перекочевала на ТВ. Велено было ждать ответа. Ждала долго. Очень долго. Так долго, что в семье стали разыгрывать меня по телефону: "Вам звонят со студии телевидения", "Вас беспокоит главный режиссер телевидения"... Наконец, когда он действительно "побеспокоил", я послала его к черту. Пришлось объяснять, запинаясь, почему я приняла его голос за голос мужа...
Тем не менее, "сбылась мечта идиота", и я оказалась на ТВ. Нас, "осчастливленных" было трое: один грузин, один татарин и одна хохлушка, то есть я, троица, наглядно демонстрировавшая национальную политику государства. Двое прошли путь до конца, грузин же, обложивший однажды матом самого директора студии, исчез на второй день яко тать.
Итак, я - режиссер ТВ...
Ну-ну, каково будет осваивать сие электронное чудо-юдо...

БДИТЕЛЬНОЕ ОКО
Сразу попадаю в плотный вещательный план литературно--драматической редакции. Маленькая студия на улице академика Павлова, редакция - на Малой Садовой, в Доме Радио. Мой "марафон" начинается с тележурнала "Литературно-театральный Ленинград". В нем много хороших и разных сюжетов /"Оттепель еще не кончилась/ Один из сюжетов - выставка самодеятельных художников, которую надо снять на 16 мм пленку. Это как раз для меня, никогда не державшей никакой пленки в руках. Но я не из трусливых, и сюжет пошел в эфир.
Буквально на второй день вбегает в редакцию заведующий кинопроизводством, хватает коробку с пленкой /"Что вы там наснимали!?"/ и бежит в кабинет директора. Пленку, конечно, положено после эфира сдавать, но "что мы там наснимали"... Мы выбегаем за ним в коридор и... останавливаемся. Из кабинета директора мимо нас деловой походкой удаляются два странно одетых человека: сапоги, габардиновые плащи и шляпы. Подмышкой у одного наша злополучная коробка с пленкой.
"Дальше - тишина". Ни гу-гу. Сколько не допытывались, что сей факт означает - "не знаем".
Я жду если не ареста, то "вызова".
Никто никуда не вызывает.
Теряю аппетит. Вспоминаю каждый кадр. Разыгрывается воображение: пленка узкая, видно плохо, уж не подклеила ли я смеющихся возле детских рисунков ребят под портрет Ленина? Черт бы меня побрал!
Но черт не берет, а следующий журнал надо делать. И вот тут, на следующем курьезе, выясняю подоплеку предыдущего. В журнале сюжет - А. Твардовский. Начинается он с поэмы, написанной автором в 30-х годах, "Страна Муравия". В стране этой героя зовут Никитой. Правда, не Хрущевым, но Никитой. Боже мой, Никита! И заместитель по вещанию, спохватившись, мчится с Малой Садовой на академика Павлова, чтобы срочно вынуть из сюжета все стихи, где упоминается имя героя. А имя героя - почти в каждой строфе. Например, так:
В колхоз не желаю -
Бодрился Никита, .
До синего дыму
Напился Никита,
Семейство покинуть
Решился Никита,
Куда ж ты поехал,
Никита, Никита?
Последние слова привели буквально в ужас нашего идейного стража.
Мараем, меняем стихи, актеру даем уже не сценарий, а книгу. Если вспомнить, что никакого монтажа еще не было, все шло "живьем", или как теперь принято говорить "в прямом эфире", то сами понимаете, что школа преодоления препятствий была довольно суровой.
Я решила хоть чем-то компенсировать потерю "Никиты".
- Скажите, наконец, что же все-таки произошло с той пленкой?
- Какой пленкой? А, той, о выставке! Как же, помню. Мы за нее благодарность получили.
- ?:
- Мы помогли разыскать крупного рецидивиста.
- На выставке?!
- Наверное, через других лиц.
- Так неужели нельзя было как-то успокоить бригаду? Объяснить!
- Пока шли поиски, очевидно, нам не могли ничего объяснить.
- Пожалуй, объяснять уже не надо, и так ясно: все, что идет в эфир, кое-где кое-кем тщательно просматривается, фиксируется, и если что...
Вот такая была "оттепель" на ТВ в 60-х годах.

НАВСТРЕЧУ XXII СЪЕЗДУ
И все-таки, драматизм многих ситуаций часто сопровождался юмором. Курьёз и серьёз были, так сказать, близнецы-братья. Конечно, чаще действовал "серьезный брат"...
Пришло время перехода в новое здание на улице Чапыгина. Это здание казалось нам пугающе многостудийным, многоаппаратным, со сложной техникой. Пульты в аппаратных пестрели кнопками, микшерными ручками и всяческой электроникой. Ассистенты имели право работать за пультом только сдав техминимум. После маленькой студии на Павлова с двумя камерами и одним киноканалом, новые условия и восхищали, и страшили, но мне повезло: не успев как следует "адаптироваться", я ушла в отпуск.
В последний день работы, в пятницу, зовет меня старший режиссер редакции:
- У меня к тебе просьба... - говорит он ласковым голосом, - Не можешь ли заменить меня завтра на небольшой передачке?
- Я уже в отпуске!
- Очень легкая, там делать нечего...
- Билет на поезд, на воскресенье!
- Значит, в субботу ты еще здесь? Понимаешь, все заняты... А у меня свидание... Возможно, судьба...
Слово "свидание" расслабляет мою непреклонность, я сдаюсь.
- Вот и чудненько, значит, так: одно стихотворение читает с кинопленки Прокофьев, потом в студии живьем две поэтессы, Вечтомова и Полякова, каждая по паре стишочков, и все! Ну, там музычка, заставочка... идет?
- А что за передача, как она называется?
- На первой камере заставка "Навстречу XXII съезду", а в конце что-нибудь нейтральное.
Я насторожилась. С этим съездовским циклом шутить не моги Но согласие дано, отказываться неудобно.
- Да ты не пугайся, никто этот шедевр смотреть не будет, - как угадал мои мысли он, - суббота, погода... Все будет тип-топ! И быстро исчез.
Да... Прокофьев читает только одно стихотворение, что дальше там на пленке, я не знаю, значит, надо быстро во время затемнения перейти на студию. Редактора нет, последних слов стихотворений я не знаю...
Вхожу в аппаратную. За пультом сидит новоявленный ассистент. Не могу удержаться, чтобы не назвать ее имени: Галина Невзорова. Да, да, мать нашего борца со всеми социальными формациями, их проколами и колбасными ямами. Но тогда сия телекинозвезда еще только начинала свой славный путь в начальных классах, а мать в поисках работы журналиста довольствовалась пока местом ассистента.
- Техминимум сдавала?
- Нет еще , - беспечно ответила она.
- А как же допустили?
- Больше некому, техники обещали помочь, -
Так. Еще одно удовольствие - не знающий пульта ассистент. Сзади меня за своим пультом дремлет старый звукорежиссер, при общении с которым я поняла, что он, мягко говоря, не совсем трезв... До начала передачи 2-3 минуты, отменять поздно... Что делать? Понадеяться на "авось"?
- Приготовились! Заставку! Музыка! Пуск кино! Только появится затемнение - быстро на студию. Сначала Вечтомова, потом Полякова.
Что читает Прокофьев, от напряжения не понимав ни слова, жду затемнения. Вот оно!
- Переход!
Бах - и о боже! В кадре вместо Вечтомовой - Полякова. Зная, что она читает не первой, Полякова потягивается и зевает.
- Вечтомову!!
- Так это же Вечтомова, - решила поговорить моя ассистентка. Пока она "разговоры разговаривает", Полякова успевает, задрав юбку, поправить чулок.
- Идиотка!! - истошно кричу я и нажимаю первую попавшуюся кнопку. Появляется тест-таблица, жму другую - вовсе ничего. А сзади пьяный звукорежиссер, не сняв звук с кино, продолжает "забавлять" всех следующим стихотворением Прокофьева. Вся эта свистопляска длится секунды, но XXII съезду мы успели посвятить мно-огое... Вбежавший техник "выдает", наконец, Вечтомову...
... Не прошло и 10 минут после этой "легкой передачки", как бригада была вызвана "на ковер".
- Всех уволить!
В понедельник, вместо отпуска, я как побитая собака, явилась на студию. Мой "старшенький", чувствуя свою вину, долго упрашивал директора не увольнять меня. Переждав пару дней и убедившись, что этот "шедевр" действительно никто из вышестоящих не видел, директор согласился перевести меня через две категории на должность ассистента сроком в 2 месяца. Остальные члены бригады были уволены.
Из всей этой истории /так мне сегодня кажется/ лучшим кадром, посвященным XXII съезду компартии, была подавляющая чулок поэтесса...

К ВОПРОСУ О БАНЕ
Договоримся сразу: я - чистокровная хохлушка, хотя меня не раз, из-за моей "чернявости" посылали вместо мата в Израиль. Это я к истории телеспектакля по книге Юрия Германа "Подполковник медицинской службы" Кто читал, тот знает: главный герой книги доктор Левин - еврей. Ох, и достал меня в свое время этот еврей!
Но прежде небольшая справка. За 30 лет работы на ТВ я пережила несколько директоров и их замов. Ясно, что уже тогда ТВ было идеологической пороховой бочкой, но бочку эту крепко держали партийные руки, и чуть что - летели директорские, замовские, редакторские головы. Режиссеры не заслуживали партийного внимания, они считались простыми исполнителями. Это было время редакторов, а значит - текста. Текст - удел редакторский и сейчас, но тогда цензура просто свирепствовала. Достаточно вспомнить знаменитый "Литературный вторник, из-за которого полетели с работы директор студии, старший редактор и редактор передачи. А речь шла всего лишь о переименованиях городов, улиц и о русской православной музыке. Я понимаю нынешних коммунистов: такую власть потерять!
Работа над сценарием "Подполковника" пришлась как раз на появление в стенах студии нового зама по вещанию. Небольшого роста, небрежно одетый, с довольно доброжелательным лицом, он был удивительным ортодоксом. Суперортодоксом, потому что был образованным, и это не сулило ничего хорошего: его трудно было обвести вокруг пальца. При таком заме наш /тоже очередной/ директор казался почти демократом. Между ними были отношения, которыми мы часто пользовались: что запрещал один, разрешал другой, и наоборот.
Но сначала со сценарием, после утверждения старшего редактора редакции, положено было идти к заму. Позже появился целый "Отдел доэфирного контроля", занимал он добрую треть этажа, а тогда мы бегали по начальству. Новый зам категорически отверг наш сценарий. "Это Конотоп" - сказал. Позже мы узнали, что "Конотоп" была его любимая оценка. Естественно, мы с "Конотопом" не согласились. Спорили, доказывали - ни в какую. И тогда мой редактор, она же автор сценария, очаровательная, умная женщина, предложила испытанный ход: к директору. Директор разрешил. Узнав об этом, зам употребил свои права на вещательные тексты и... запретил. Директор потребовал сценарий.
- Вы ничего не понимаете, - сказал он и вымарал все, что касалось национальности героя, даже фамилию, где можно, убрал. Да-а, это вам не Макашов, орущий с трибуны "бей жидов", это вам интернациональная политика партии, и евреи здесь не при чем, просто - плохой сценарий! "Конотоп"!
- Что же вы фамилию мараете? - не глядя на директора, спросила я, - Левин и у Толстого есть... И у нас в спортивной редакции Левин есть....
- Ну и что? Я с ним в бане не мылся, - загадочно ответил директор.
Баня сразила меня окончательно именно тем, что ничего не решала. Паспорт, и тот не решал ничего, т. к. после известного разгрома "космополитов" многие становились русскими /как теперь, чтобы уехать в Израиль - наоборот/, а то - баня! Ну и отмочил пан директор шуточку!
Короче говоря, искалеченный, помаранный сценарий был принят к производству. Потом ходили слухи, будто кто-то куда-то накатал на нас донос, дескать "Лукова снимает спектакль по зарезанному сценарию", но, во-первых, это были только слухи, во-вторых, на ТВ не то что спектакль, а даже муху подпольно снять нельзя, так как учет и контроль были жесточайшими. И в-третьих, мне было уже не до слухов, я по макушку ушла в работу. Актеры!
Они приходили к нам всего на 2-3 часа между репетициями и спектаклями, но какие это были счастливые часы! Многие из них стали известными мастерами, забыв о том что именно на нашем ТВ они начали свой путь в известность. Многие из них относились к нам, режиссерам ТВ дружелюбно-пренебрежительно, например, опаздывали или не знали текста и т. п., но мы им все прощали, мы любили их и скучали, если долго не встречались... В сущности, мы были режиссерами театра, а не ТВ…
На роль доктора Левина я пригласила артиста театра имени Пушкина Александра Соколова. Он был, что называется, типичным антигероем. Худой, длинный, черный, со скрипучим голосом и сомнительным обаянием. Мне казалось, что такой образ будет убедительнее. Хорошо ли он сыграл, не помню. Наверное, хорошо, т. к. спектакль получил хорошие отзывы и вышел на всесоюзный экран. Мы были довольны. Я уже придумывала ехидную фразу, которой встречу зама. Но когда я услышала на второй день в коридоре тихое, вежливое "здравствуйте", увидела его мешковатую фигуру, вся моя ехидность улетучилась:
- Видите, мы были правы...
- Ох, не говорите, - ответил он, пряча глаза и делая вид, что торопится, - я как подумал, что кто-то возьмет книгу и увидит, что мы там повымарывали!..
Где же здесь обещанный юмор? - спросите вы. А юмор был вечером дома, когда раздался телефонный звонок, и скрипучий голос моего Левина закричал в трубку:
- Послушайте, дорогая, что вы со мной сделали? Я не могу ходить по улицам, ездить в транспорте! Черт возьми, какие-то идиоты обнимают меня, хватают за руки и бормочут "Спасибо вам от всех советских евреев"! Безобразие!
НЕМНОГО О СЕКСЕ
Всем известно, что секса при советской власти не было. Естественно, что его не было и на ТВ. А чего нет, но у других где-то есть, то хочется, чтобы и у нас было. Специально такую задачу никто не ставил перед собой /попробовал бы!/, но чтобы любовь все-таки присутствовала на экране - хотелось.
Придумали мы однажды небольшой цикл мини-спектаклей, который так и назвали: "Осторожно: любовь". Мы хотели говорить в нем о разной любви - материнской, братской, дружеской и т. д. Но первый выход решили посвятить романтической любви парня к диковатой деревенской девушке, которая завораживающе пела. Рассказ так и назывался: "Алкины песни". Ничего предосудительного в спектакле не было, звучали песни, любовные признания и, конечно же, никакого секса.
На очередной общестудийной летучке, где всегда разбиралось вещание за неделю, встает вдруг наш любимый зам и набрасывается на меня:
- Представляете, что Лукова придумала?! - с пафосом говорит он с трибуны, - она придумала крупный план: лицо девушки обращено вверх, а лицо парня - вниз, к девушке! Так мы можем знаете до чего докатиться?
В зале смех. Кто-то громко спрашивает: "До чего же?", он секунду молчит и, садясь на место, бросает:
- Сами знаете, до чего!
Зал хохочет.
Он, конечно, был для меня загадкой. Образованны, еще нестарый, патологически закомплексованный. А вот я, похоже, казалась ему очень понятной: легкомыслие и аполитичность, хотя никаких поводов в этом плане никогда не подавала. Он дошел однажды до того, что, дав мне "добро" на постановку "Альки" Ф. Абрамова, он тут же, пока я шла по длинному коридору в редакцию, позвонил по телефону главному редактору и сказал:
- Там сейчас придет Лукова с моим разрешением на "Альку", так не давайте ей это ставить.
На вопрос "почему" добавил:
- Потому что она из Альки сделает проститутку.
Непостижимый человек.
Справедливости ради замечу, что и на Центральном телевидении тогда страдали излишней строгостью нравов, чтобы не сказать ханжеством. Когда мой спектакль "Монт-Ориоль" по Мопассану был принят для показа по всесоюзному эфиру, меня СПЕЦИАЛЬНО ВЫЗВАЛИ В ОСТАНКИНО, чтобы вырезать страстный поцелуй Поля-Нахапетова и Христианы-Соловей.
Бедные любовники, хоть они и французы, но посмотрели бы сегодня некоторые фильмы на наших экранах!
ТРИ ЦВЕТА ОДНОГО АВТОГРАФА
Мои встречи с писателем Константином Симоновым можно изобразить пунктирной линией из трех черточек, по количеству встреч, но каждая из них была при не совсем обычных обстоятельствах.
Началось все еще в институте, когда я для дипломной режиссерской работы выбрала пьесу Симонова "История одной любви" /не могла же я предвидеть, что в будущем, в Ленинграде станет мне "не такой тяжелый камень, как проклятая любовь"/. Только я взялась за пьесу, как на праздник З00-летия воссоединения Украины с Россией /на соединение ушло 300 лет, а на разъединение так мало..../ приезжает культурная делегация из Москвы, в том числе - Симонов. Во, повезло! Его и модного тогда поэта Щипачева /"Любовь не вздохи на скамейке"/ пригласили в театральный институт на встречу со студентами. Счастье прямо в руки! Преодолев робость, я обратилась к Симонову со своими "гениальными" выкладками по пьесе. Он был вальяжно-снисходителен и назначил встречу в гостинице. Меня собирало все общежитие на эту встречу /с ним жена, такая знаменитая артистка а я одета - сами понимаете/.
В чужом одеянии чувствуешь себя не очень комфортно, особенно перед таким маститым писателем, и я почти скороговоркой изложила всю чушь именуемую "режиссерским замыслом". Может, была это и не такая уж чушь, но наивность пьесы и мой возраст... Наверное, Симонов все это понял, потому что был добр, со всем соглашался, пообещал даже приехать на премьеру и на прощанье подарил книжку своих стихов. Вот с этой книжкой и произошел казус.
Когда он ее подписывал, в авторучке кончились чернила. Извинившись, он дописал автограф другой ручкой с другими чернилами. Я была в восторге от такого оригинального двухцветного автографа. На премьеру Симонов не приехал, только прислал поздравительную телеграмму, но премьера и без него состоялась, да так неплохо, что театр предложил мне место очередного режиссера после окончания института.
....Прошли годы. Я давно в Ленинграде, на ТВ. Только что закончила монтаж спектакля по водевилю Дыховичного и Симонова (!) "Друзья остаются друзьями". Водевиль довольно веселый. Заподозрили, что Симонов появился в соавторах как пробивная сила. Еще не сдав спектакль худсовету, приступаю к большой юбилейной передаче о Вере Пановой. Едем с бригадой в Москву, чтобы снять на кинопленку людей, хорошо знавших Панову - кинорежиссеров Лиознову и Таланкина, и... писателя Симонова!
Хотя со всеми обо всем договорено по телефону, препятствия начались сразу. Лиознова отказывается, Таланкина негде снимать на "Мосфильме", а в другое место он не может ехать, нет времени. Да и с Симоновым тоже не все ясно. Обычное дело! Преодолевая все это, бригада немного отвлеклась от "главного" вопроса: узнает ли меня Мэтр или не узнает.
Не узнал. 20 лет! Я теперь матерый телевизионный волк, а годы подретушировали мою внешность.
Ну, не узнал и не узнал. Будем снимать. И тут.. вылетает из строя камера! "Отвлеки!" - делает мне знак оператор. Стараюсь отвлечь рассерженного Мэтра, напоминаю ему о киевской встрече, о книге и давней премьере. Не очень оживился, но смягчился.
Камера еще не работает.
Показываю ему фотографии, снятые во время встречи со студентами. Окидывает усталым взглядом фото и посматривает на камеру.
А та, подлая, не работает!
Рассказываю ему о водевиле и, наконец, вижу интерес на лице.
- Да, молодой, способный парень, надо было помочь. Так что там камера, не починить?
Оператор бессильно разводит руками. Привыкнув ко всему, я тут же нахожу выход:
- Константин Михайлович, не возражаете, если мы снимем серию фото и запишем звук на магнитофон?
Слава богу, согласен!
Закончив работу, мы, сто раз извиняясь, собираем свою "технику". На прощанье Мэтр говорит:
- Скоро буду в Ленинграде по делам и хотел бы посмотреть водевиль.
Только этого и не хватало! При моем "водевильном" отношении к данному водевилю, где-то в середине спектакля я "потеряла" телеграмму, о которой шла речь в начале и, не найдя ее, махнула рукой.
- А как же будет с телеграммой? - спросила меня моя дорогая ассистентка Инночка Панкова, с которой я не один пуд горькой телевизионной соли съела.
- А никак! Никто не заметит.
Ей, очевидно, пришлось по душе мое легкомыслие, хотя, если честно, было это не столько от легкомыслия, сколько от постоянно ограниченного съемочного времени /кто снимал, тот знает нормы/. Так и оставили. И вот теперь- здрасьте! "К нам едет ревизор"!
- Конечно, конечно, мы будем очень рады! Ждем вас! - фальшиво-елейно ответила я, кланяясь и пятясь к двери.
Не прошло и двух дней, я еще не остыла после московских мытарств, как Симонов позвонил на студию. Ему заказали просмотр, и вот он расселся в полном одиночестве в кабинете директора.
Чтобы как-то предварить авторское недовольство, буде оно появится, я прошу добавить третий цвет чернил на старом автографе.
- Не-ет, дорогая, только после просмотра!
- На мякине не проведешь, - сказала я ассистентке за дверью, - ну, черт с- ним, пусть смотрит... - И мы ушли в аппаратную запускать пленку.
Услышав текст о телеграмме, мы переглянулись.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - обратилась я к народной мудрости, и не зря: бог не выдал! Мэтр не заметил исчезновения телеграммы! Одно из двух: либо она и не нужна была, либо актеры, которые вытворяли черт-те что, отвлекли внимание.
По окончании я боязливо заглянула в щелку двери кабинета.
- Не прячьтесь, давайте книгу! - подобревшим голосом, с улыбкой сказал Мэтр и подписал очередным цветом ручки книгу. Теперь автограф выглядел так.
Фиолетовыми чернилами: "Глубокоуважаемой Диане Федоровне Луковой с благодарностью за работу над пьесой, которая не знаю, хороша или худа, но я ее..."
Синими чернилами: "... люблю. К. Симонов 16 мая 1954 года. Киев"
Черными чернилами: "С новой встречей! К. Симонов 17.4.75".
Бьюсь об заклад, что ни у кого такого триколорного автографа нет!
Забавно, но не так уж и смешно, - скажете вы.
Юмор, и довольно черный, был уже после смерти Симонова. Как бы в память о нем я поставила его "Русский вопрос" /холодная война была в разгаре/. В нем играли очень хорошие актеры: Игорь Горбачев, Елена Соловей, Станислав Ландграф, Леонид Куравлев и другие. Особенно выделялся Горбачев в роли Макферсона. Своим обаянием, умом он очень оживлял "врага", отчего "враг" становился живым образом.
И вот после выхода спектакля в эфир, я получаю из Одессы "отзыв" такого содержания: "Уважаемая тов. Лукова! Мы тут всем советом ветеранов ВОВ посмотрели Ваш спектакль "Русский вопрос" и поспорили. Может быть, вы поможете разрешить спор? Напишите, пожалуйста, Симонов - караим или еврей? С уважением..."
Ау, господин Макашов!

ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ
С удовольствием сообщаю, что и у начальства бывали проколы, да какие! Как это случалось, бог весть. Наверное, когда сюжет увлекал, бдительность притуплялась.
Надо же было мне взять ее в руки, эту комедию В. Раздольского "Беспокойный юбиляр"! Насмеялась, читая ее, вволю, а это не к добру, т. к. сразу зачесались руки ее поставить.
Представьте себе сюжет: в институте имени некоего академика Щеглова, который умер 25 лет тому назад и день рождения которого празднует здесь ежегодно, в этом институте вдруг произошло чудо: воскрес сам академик! Мало того, стал везде совать свой нос, как, мол, идут дела в его детище, что изменилось и т. д. Что же он увидел? Махровый культ личности: его бюсты-, памятники, музеи, библиотеки с его изданными--переизданными книгами, и никакой науки, никаких новых идей!
Когда прошел первый шок, все стали думать, как избавиться от назойливого юбиляра, он всем стал мешать. Следует целый ряд смешных коллизий: попытка взять с него профсоюзные взносы за 25 лет, запретить жить без прописки т. п. Ничего сюжетец, правда?
Особенно накануне известного юбилея! Актеры с удовольствием репетировали, особенно сам "академик". Да и остальные были хороши.
Достаточно назвать Валентину Ковель с ее темпераментом, она просто "купалась" в роли научного сотрудника.
Вдруг я стала замечать на репетициях не занятого в пьесе артиста В. Медведева. Предположила, что он из-за жены своей Ковель приходит, ан нет:
- Я почти уверен, что это запретят, вот и смотрю.
Тут впервые мы с редактором Владимиром Лавровым задумались Как же "проскочить" худсовет? Изменили название. Заменили "Беспокойного юбиляра" "Игрой воображения". Дескать, невинная игра, что с нее взять? Маленького, юркого академика, артиста Карамышева просили полностью избавиться от узнаваемых интонаций, и боже сохрани грассировать! Словом, камуфлировали эту фигу в кармане как могли, но уже и сами не верили, что "проскочим"...
Сдавали спектакль "живьем, зачем технику тратить, если все висит на волоске?
Худсовет шел долго, актеры разъехались в свои театры, а мы, съемочная бригада, сидели, ждали приговора...
...До сих пор не могу понять, что тогда произошло с худсоветом? Как они разрешили? Не верилось, но это так, они разрешили!
Придя в себя, успокоившись, мы довольно быстро /чтоб никто не передумал/ сняли спектакль на видеопленку и даже не явились на студию, программный ассистент сам запускал в эфир...
На следующий день, прямо с утра, спектакль был "арестован". Слух о нем уже пошел гулять по студии, многие просили показать его в просмотровом зале, но даже мне запрещено было брать пленку из видеотеки. Опять шок, опять круговое мычание.
Спрашиваю ассистента выпуска:
- Может, вы знаете, что произошло?
- Говорят, что во время эфира звонили из института марксизма-ленинизма и кричали в трубку: "Вы что там все, с ума посходили?!"
Вот такая получилась игра воображения...

ПАРТИЙНЫЙ ПРИВЕТ!
Как бы он сейчас пригодился, этот спектакль! Вот уж была бы злоба дня! Но - увы! - он 1969 года рождения, и его старая черно-белая пленка почила в бозе.
Спектакль "Ать-два... и в дамки!" был создан по мотивам памфлета Марти Ларни "Об этом помалкивают". Основной конфликт заключался в борьбе двух придуманных автором партий: партии "Угрей" и партии "Рептилий". Обе партии рвались к власти и деньгам /вечная тема!/ Все остальное - ограбление, убийства, песни, танцы - служило лишь фоном.
Прежде чем сказать, что из этого получилось, сделаю небольшое отступление. Памфлет - коварный жанр, он таит в себе немало трудностей. Вообще, смешное на телеэкране -"вещь в себе? Когда актер не видит, не слышит зрителя и, следовательно, не знает его реакцию, он поставлен в весьма трудные условия. Только очень опытные, искушенные работой в кино актеры могут справиться с жанром. Что уж говорить о памфлете, где при очень остром рисунке надо сохранить правду действия. Я столкнулась с этим уже в начале репетиций. Актеры играли очень серьезно, и никак не удавалось сдвинуть их на рельсы "легкого отстранения" от роли, и даже мой совет "повалять дурака" не помогал. Тогда я решилась на не совсем обычный ход: показала уже готовый сатирический танец полицейских.
- Что же ты нам раньше не показала? - удивился Стржельчик, - теперь ясно, как надо это играть.
/Не знаю, кто и когда придумал норму подготовки и съемок телеспектакля, но они никак не предусматривали серьезных репетиций, поэтому телережиссеры были обделены главным - самим процессом подготовки, что очень отличалось от театра, мы уповали только на актеров, которые смогут "вытащить" Один мой коллега, человек очень остроумный, так и говорил актерам: "Я не буду оскорблять вас репетициями". Понятно, что я не обиделась на Стржельчика за его слова "теперь нам ясно", хотя прием с танцем придумала все-таки я/.
И сразу дело пошло, - фантазия у всех заработала, стало интересно. Как играли Стржельчик и Тенякова! Это был настоящий фейерверк. Конечно, не обошлось без препятствий, но, боже мой, когда их не было! По крайней мере, здесь не было идеологических препятствий, т. к. мы, естественно, смеялись над проклятыми капиталистами.
На одном препятствии остановлюсь, оно аукнулось после выхода спектакля в эфир. Обе партии здоровались и прощались словами "партийный привет". Надо было как-то отличить их друг от друга. Придумали: "угри" вскидывали руку почти по-фашистски, а "рептилии" "делали ручкой", шевеля пальцам на уровне уха.
Спектакль имел большой успех, был признан моим лучшим, газета "Советская культура" назвала его "остроумным, убийственно-ироничным", словом, все было очень здорово!
Но среди зрительских писем одно сразу сшибло мою эйфорию:
"Таких режиссеров, - писалось в нем, - надо увольнять с работы, чтобы они не мешали воспитывать будущее поколение. Теперь у нас все мальчишки бегают по улицам и, кривляясь, кричат: "партийный привет!"

КВАДРАТУРА КРУГА
Если ваш начальник хоть раз признает свою ошибку и скажет "я был не прав", - не падайте в обморок от изумления, оцените такой феномен по достоинству и впредь прощайте ему разные мелкие пакости. Согласитесь, надо иметь хорошую порцию мужества для такого редкого факта.
Ставила я как-то водевиль В. Катаева "Квадратура круга" Я люблю его водевили, они незаслуженно забыты. Накануне премьеры я сильно поссорилась на общестудийной летучке с директором /тем самым, который марал Ю. Германа/. Не помню, по какой причине мы орали друг на друга при полном зале.
На второй день после эфира "Квадратуры" на доске приказов появилась оригинальная бумага:
"Считать спектакль Д. Луковой "Квадратура круга" неудачным".
Вот так. "Считать неудачным" и все. Не могу сказать, что я сильно расстроилась. Я понимала, да и все понимали, что приказ этот - результат нашей ссоры на летучке, а водевиль был мной апробирован еще в театре, публика всегда хохотала и валила на него.
Прошло еще какое-то время, вышла в эфир премьера памфлета "Ать-два..." со своим "партийным приветом", и вдруг /ох, уж это "вдруг", всегда несет либо хорошее, либо, что чаще, плохое/ на редакционный совет приходит директор... Ну, думаю, все, сейчас как обложит. А он... дает высочайшую оценку спектаклю! Его приход сам по себе удивил, такое было не принято, но после нашей свары, после его приказа на "Квадратуру", услышать чуть ли не оду - неслыханно! /Много директоров пережила я, были они очень разные, образованные и не очень, интеллигентные и не очень, ортодоксы и либералы, но этот директор был хозяином. Настоящим хозяином. Странно так оценивать директора идеологической организации, но это правда, мы чувствовали себя в какой-то мере защищенными, нужными/.
Проходит еще и еще время, встречаю его как-то в одном из наших длинных коридоров.
- Послушай, Лукова, недавно смотрел я разную пленку, в том числе твою "Квадратуру". Знаешь, я не понял, почему эта твоя "Квадратура" раньше мне не нравилась. Хороший же спектакль! Ву а ля, как говорят французы. Берегите начальство.

СУЕТА СУЕТ, БАРЫШНЯ...
Все давно забыли, что телевизионный жанр "Литературный театр" родился в моей редакции, его придумал один из самых талантливых режиссеров ТВ Давид Карасик. Мы, его коллеги и ученики, подхватили этот жанр и стали эксплуатировать его "в хвост и в гриву". Во-первых, он притягателен тем, что сохраняет авторский текст, который зачастую, когда автор хороший, жаль терять.
Во-вторых, при нашей постоянной бедности он стоил недорого. Я использовала его много раз, и он всегда выручал, помогал.
"Барышня-крестьянка" была снята именно в этом жанре, где ни одно пушкинское слово не было утеряно, но и не было просто авторским голосом за кадром. Его произносили сами герои как свой собственный текст, продолжая оставаться в образе.
Как же спектакль появился на свет? Любимый зам сценарий зарубил. От злости я послала сценарий в Москву, где его охотно взяли, и заключили со мной договор на постановку. Узнав об этом, мой директор /тот самый/ категорически велел мне ставить дома.
- Москва далеко, а мы близко, учти это, - назидательно ответил он на мои "договорные" доводы. После неприятной переписки с Москвой, я решилась ставить все-таки дома, ожидая чуть ли не судебной акции со стороны ЦТ...
Вышли на съемки. Только начали - стоп! Приказ остановить. Кто, почему? "Рука Москва"? "Конотоп" зама? Как всегда - никто и ничего. "Запретить" и баста! Бежим к директору. "Снимать"!
Снимаем. Опять - стоп, запрет.
Опять бежим к "палочке-выручалочке". А "палочка" уехала в Дом кино, а потом - выходные дни... А съемочное время неумолимо идет. Хватаем с ассистенткой такси, мчимся в Дом кино, "выуживаем" директора, который прикладывает нашу бумагу к стене и подписывает "добро" на съемки, вернее, на продолжение съемок. Мчимся на студию, тычем во все носы директорское "добро", но тракт /время съемки/ уже кончился...
Так, побегав, поволновавшись, переносим съемку и снимаем до конца нашу несчастную "Барышню".
Пошла она в эфир, причем сразу и на Москву. Обычно это был добрый знак - всесоюзный эфир, но в данном случае я дрожала от страха: что-то будет после моих разборок с ЦТ.
Проходит время. Появляется положительный отзыв в "Советской культуре", а Москва зловеще молчит.
Наконец звонит директор.
- Лукова, иди к доске приказов, почитай кое-что.
- Опять "считать неудачным??!"
- Злопамятная ты очень. Там письмо из Москвы висит.
Замирая от страха, бегу. Читаю. Не веря глазам, перечитываю.
- "Impossibile, impossibile!" - сказала бы наша Лиза-Акулина, прочитав это благодарное, полное комплиментов, письмо.
Да, барышня, Москва оказалась выше наших разборок...

КОЕ-ЧТО О... БРЮКАХ
За свою долгую тележизнь, я сняла немало детективов, в том числе и про нашу доблестную милицию. Бывало всякое, не хватит бумаги описывать. Убивали, травили, поднимали и опускали контейнеры в порту, собак "на дело" водили, однажды артиста Катанского, закрытого в ПМГ, забыли выпустить и ушли из студии, а однажды чуть не угробили А. Невзорова. Играл он белого офицера, падал с лошади и ушиб висок пистолетом /и не было бы ни секунд, ни колбасных ям в кадре.../ А сколько милицейских Совещаний я сняла! Такое впечатление, что без совещаний наша милиция не может раскрыть ни одно преступление...
На одном из таких совещаний и произошел этот конфуз. Идет оно в кабинете какого-то начальника по борьбе с преступностью /тогда организованной еще как бы не было, можно было часто совещаться/. За столом добрый десяток милиционеров все в форме. Уж не помню, о чем они там "гуторили", но в конце эпизода начальник /арт. П. Шелохонов/ говорит:
- Все свободны.
Все встают и уходят, а он остается со своим заместителем, продолжает что-то приказывать и - конец эпизода.
- Снимаем! Мотор!
- Все свободны, - говорит Шелохонов. Все встают и уходят, а один милиционер /арт. Дюков/ продолжает сидеть. Ждем, ждем... Сидит! Делаю "Стоп" и дурным голосом кричу по громкой связи:
- Володя, что вы сидите? Почему не ушли?!
- Я не мог уйти. ,- Па - че - му?!
- Я сижу без штанов. На меня не хватило милицейских брюк, а вы позвали скорее сниматься.
Пока все смеются, я шевелю извилинами: конец съемки через 5 минут, никто не продлит, а снять эпизод надо обязательно. Нажимаю громкую связь:
- Снимаем дубль! Петя /это Шелохонов/ скажешь в конце "Все свободны, а вы, товарищ, задержитесь!". Мотор!
Так и сняли. Почему задержали Дюкова в кабинете, никто никогда не узнал, и уже не узнает. Только моя дорогая ассистентка Ира Панкова, как когда-то в водевиле с телеграммой, спросила меня:
- А вдруг кто-нибудь полюбопытствует, почему его оставили в кабинете?
- Да, ты права, "висящие ружья должны, в конце концов, стрелять", но любопытных мы отправим в костюмерную за ответом!

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
Когда артисты "Кабуки", будучи в нашем городе, пришли к нам в студию и увидели режиссера без чулок в босоножках, они выразили свое недовольство, и мне было приказано затаиться в аппаратной, дабы не шокировать гостей.
Когда на живой передаче засыпал старый поэт А. Прокофьев, мы его незаметно будили, чтобы не захрапел.
Когда О. Берггольц привезли в студию для съемки, она обратилась ко мне:
- Мне надо посоветоваться. У меня в сумке лежат две челюсти, но одна щелкает, а другая падает. Какую мне одеть?
- Никакую.
-А как меня поймут?
- Но я же вас понимаю.
...Когда мы монтировали видеофильм "В поте лица", приходилось часто вымарывать мат. Очевидно актеры глубоко проникли в роли рабочего класса.
...Когда... Впрочем, хватит. Пора кончать.

КОНЧАЮ. /СТРАШНО ПЕРЕЧЕСТЬ/
Старики болтливы и хвастливы. Вот и сложился образ жуткий хвастуньи, у которой что ни спектакль, то удача, несмотря на курьёзы и препятствия. Уверяю вас, это ложное впечатление. Ох, сколько их было, неудач, и часто без всяких препятствий, на которые можно свалить вину. Сегодня я отказалась бы от многого, но что сделано, те сделано. Кануло в Лету, и, слава Богу.
Я говорила о себе и только, о забавном, хотя рядом трудились мои коллеги, прекрасные режиссеры, у которых было куда больше и успехов, и препятствий...
...А наш несусветный подросток все взрослея, параллельно с ним мы старели и не заметили, как возник разрыв в возрасте: молодое ТВ -первопроходцы. Пришлось уходить...
Но что это?! Что там за нашей спиной происходит? Что случилось с нашим баловнем, нашим мучителем?! Взбрыкнул всеми колесами и…
Куда исчез? Оглядываемся, зовем, ищем... Нет нигде. Ранний инсульт? Задохнулся глотком свободы? Объясните мне, пожалуйста, почему "любви, надежды, гордой славы недолго тешил нас обман"?!
Март 1999.
Санкт-Петербург
Дина ЛУКОВА